Автобиография*
“
Искусство – это новый мир,
это – расширение мира,
открытие мира,
это – мечта!
это – расширение мира,
открытие мира,
это – мечта!
Мое раннее детство прошло в глуши лесов, среди рек и полей, в царстве животных, без всякого надзора.
Профессиональную жизнь я начала в двадцать лет. В 1923 году я успешно сдала экзамены в Академию художеств в Ленинграде, но не была принята, так как принадлежала к третьему сословию – ленинградской интеллигенции, и меня автоматически зачислили в Петроградский художественно-промышленный техникум (бывшую Рисовальную школу Общества поощрения художеств), на факультет театрально-декоративного искусства. В ту пору я уже преподавала рисование и живопись в советских школах.
В техникуме, директором которого был архитектор и живописец Рерих, я училась по театральной технике у художника-декоратора М.П. Бобышова, по живописи – у А.А. Рылова, по рисунку – у художника Павла Мансурова. С самого начала – работа в материале, холсты, падуги, абстрактные станки, электрическое цветное освещение; в программу обучения входили также шрифты, книжная графика (у проф. Левитского).
Особенно многому меня научил П. Мансуров. Однажды он заставил (в Этнографическом музее) углем рисовать бабу в кокошнике с жемчугами и платком, наброшенным на плечи-цветастым*. Причем штрихами, а не врастирку. С тех пор я всегда заботилась о фактуре. П. Мансуров был мой первый и почему-то только один учитель. Больше ко мне не пристало ни от кого.
Павел Мансуров, одновременно работавший в Государственном Институте Художественной культуры, сразу привлек туда и меня. В составе ГИНХУКа работали Малевич, Татлин, Филонов, Матюшин, Ермолаева, К. Рождественский, Лен Юдин (в войну погибший на фронте), Эндеры – помощники Матюшина. Целый коллектив художников, работающих в материальной технике.
В Академии художеств была связана с Петровым-Водкиным, отчасти со скульптором Матвеевым.
В те годы все художники работали бесплатно, сидя возле «буржуек» в замерзающем Ленинграде; зарабатывали художники, украшая города к майским и ноябрьским торжествам.
Сразу по окончании техникума мне было предложено М.П. Бобышовым оформить драматическую постановку в б. Александринском театре пьесы Жюля Ромена «Женитьба Труадека». Спектакль так и не пошел, хотя мой макет понравился и был приобретен театром.
Воспитание художника-практика дало свои плоды. А отвлеченное «картинное» воспитание казалось однобоким и скучным.
В 1928 году я вступила в ленинградское общество «Круг художников». Все они и сейчас мне как родные. В 1929 году, несмотря на то что «круговцы» имели своих корифеев (А. Самохвалова, А. Пахомова, В. Пакулина, Т. Купервассер, А. Ведерникова и еще целый список – П. Осолодкова, Г. Траугота, скульпторов Б. Каплянского, А. Малахина и т. д.), они не знали, куда повесить мою странную «Старуху на барахолке». А.В. Луначарский, приехавший на выставку, приобрел ее для музея. Это была моя первая государственная закупка. Где сейчас моя первая картина – не знаю; от нее осталось лишь название да, возможно, память у нескольких оставшихся в живых «круговцев».
Аналогичное общество было в Москве под названием «ОСТ». Столицей стала Москва, «остовцам» повезло больше, но на свою ленинградскую судьбу я не могу жаловаться. Удача сопутствовала моим художественным начинаниям.
Исаак Израилевич Бродский следил за моим творчеством и в 1932 году разыскал меня и пригласил на курсы повышения квалификации в ленинградскую Академию художеств. Кроме своих учеников он взял меня и Осолодкова. Осолодков был неистовый, оригинальный кудож-ник, умер он в блокадном Ленинграде, так же как и Филонов.
<...> Мастерские большие, светлые, бесплатная натура – сколько влезет, и надо было написать одну картину <...> Сначала руководителем бел Юон, но после его постановки воина в доспехах и кольчуге я его сменила на А. И. С авинова, ученика Чистякова.
Три года, проведенных в Академии, принесли известность. Самое сильное впечатление оставили лекции профессора Киплика. У него-то я и научилась энкаустике, применению воска со скипидаром, да и не только этому, но и многим приемам из обширнейшей области материальной техники.
В те годы я дружила с Николаем Эрнестовичем Радловым, мы часто виделись у нас на даче, где бывали и Мариам и Еран Асламазян и другие друзья-художники.
В Ленинграде я дружила с еще одним гениальным художником – Н.А. Тырсой. Сейчас он забыт. Он умер, выезжая из блокадного Ленин-града уже весной, когда фактически блокада кончилась.
По окончании курсов повышения квалификации я получила предложение (от первого секретаря Смольного) расписать комнату тихого отдыха во Дворце пионеров им. Кирова (б. Аничков дворец) . Тогда-то мне и пригодились усердные занятия с Кипликом (позже, в 1938 году, я применила эти навыки и в цветной автолитографии). Результаты превзошли все ожидания. Когда мои панно были привезены в 1947 году в Москву на мою персональную выставку, росписи были свежи, будто их написали вчера. К сожалению, будучи отправлены после выставки из МОССХа в ЛОССХ, эти работы в пути затерялись (остались лишь фоторепродукции в журнале «Творчество» вместе с портретом Стеллы Манизер).
Способ энкаустики, всегда себя оправдывающий, был применен мной и в автолитографии «Катюша», которая выставлялась в Москве в 1940 г. на выставке лучших произведений искусства советского периода.
<...> 3атем война, эвакуация с двумя детьми за Тюмень <...> И Сибирь, любимая Сибирь: изба круглая, то есть четырехскатная, двухэтажная, село Емуртла, двоеданы (бежавшие раскольники) <...> отъезд в Самарканд. Вот там Библия и Коран, и тропическая малярия, дальше Сарапул в середине Руси, удмурты, Кама, голод, красота, а потом Москва. 10 лет жизни в бараках и... Пушкин, «Евгений Онегин».
Привычка работать в материале выработала массу разнообразных приемов; в них есть сходство с приемами в работе над иконой, над цветной автолитографией, но есть и отличительные тонкости, чрезвычайно усложняющие рабочий процесс, однако вознаграждающие художника сторицею <...>
Москва, 1973
Профессиональную жизнь я начала в двадцать лет. В 1923 году я успешно сдала экзамены в Академию художеств в Ленинграде, но не была принята, так как принадлежала к третьему сословию – ленинградской интеллигенции, и меня автоматически зачислили в Петроградский художественно-промышленный техникум (бывшую Рисовальную школу Общества поощрения художеств), на факультет театрально-декоративного искусства. В ту пору я уже преподавала рисование и живопись в советских школах.
В техникуме, директором которого был архитектор и живописец Рерих, я училась по театральной технике у художника-декоратора М.П. Бобышова, по живописи – у А.А. Рылова, по рисунку – у художника Павла Мансурова. С самого начала – работа в материале, холсты, падуги, абстрактные станки, электрическое цветное освещение; в программу обучения входили также шрифты, книжная графика (у проф. Левитского).
Особенно многому меня научил П. Мансуров. Однажды он заставил (в Этнографическом музее) углем рисовать бабу в кокошнике с жемчугами и платком, наброшенным на плечи-цветастым*. Причем штрихами, а не врастирку. С тех пор я всегда заботилась о фактуре. П. Мансуров был мой первый и почему-то только один учитель. Больше ко мне не пристало ни от кого.
Павел Мансуров, одновременно работавший в Государственном Институте Художественной культуры, сразу привлек туда и меня. В составе ГИНХУКа работали Малевич, Татлин, Филонов, Матюшин, Ермолаева, К. Рождественский, Лен Юдин (в войну погибший на фронте), Эндеры – помощники Матюшина. Целый коллектив художников, работающих в материальной технике.
В Академии художеств была связана с Петровым-Водкиным, отчасти со скульптором Матвеевым.
В те годы все художники работали бесплатно, сидя возле «буржуек» в замерзающем Ленинграде; зарабатывали художники, украшая города к майским и ноябрьским торжествам.
Сразу по окончании техникума мне было предложено М.П. Бобышовым оформить драматическую постановку в б. Александринском театре пьесы Жюля Ромена «Женитьба Труадека». Спектакль так и не пошел, хотя мой макет понравился и был приобретен театром.
Воспитание художника-практика дало свои плоды. А отвлеченное «картинное» воспитание казалось однобоким и скучным.
В 1928 году я вступила в ленинградское общество «Круг художников». Все они и сейчас мне как родные. В 1929 году, несмотря на то что «круговцы» имели своих корифеев (А. Самохвалова, А. Пахомова, В. Пакулина, Т. Купервассер, А. Ведерникова и еще целый список – П. Осолодкова, Г. Траугота, скульпторов Б. Каплянского, А. Малахина и т. д.), они не знали, куда повесить мою странную «Старуху на барахолке». А.В. Луначарский, приехавший на выставку, приобрел ее для музея. Это была моя первая государственная закупка. Где сейчас моя первая картина – не знаю; от нее осталось лишь название да, возможно, память у нескольких оставшихся в живых «круговцев».
Аналогичное общество было в Москве под названием «ОСТ». Столицей стала Москва, «остовцам» повезло больше, но на свою ленинградскую судьбу я не могу жаловаться. Удача сопутствовала моим художественным начинаниям.
Исаак Израилевич Бродский следил за моим творчеством и в 1932 году разыскал меня и пригласил на курсы повышения квалификации в ленинградскую Академию художеств. Кроме своих учеников он взял меня и Осолодкова. Осолодков был неистовый, оригинальный кудож-ник, умер он в блокадном Ленинграде, так же как и Филонов.
<...> Мастерские большие, светлые, бесплатная натура – сколько влезет, и надо было написать одну картину <...> Сначала руководителем бел Юон, но после его постановки воина в доспехах и кольчуге я его сменила на А. И. С авинова, ученика Чистякова.
Три года, проведенных в Академии, принесли известность. Самое сильное впечатление оставили лекции профессора Киплика. У него-то я и научилась энкаустике, применению воска со скипидаром, да и не только этому, но и многим приемам из обширнейшей области материальной техники.
В те годы я дружила с Николаем Эрнестовичем Радловым, мы часто виделись у нас на даче, где бывали и Мариам и Еран Асламазян и другие друзья-художники.
В Ленинграде я дружила с еще одним гениальным художником – Н.А. Тырсой. Сейчас он забыт. Он умер, выезжая из блокадного Ленин-града уже весной, когда фактически блокада кончилась.
По окончании курсов повышения квалификации я получила предложение (от первого секретаря Смольного) расписать комнату тихого отдыха во Дворце пионеров им. Кирова (б. Аничков дворец) . Тогда-то мне и пригодились усердные занятия с Кипликом (позже, в 1938 году, я применила эти навыки и в цветной автолитографии). Результаты превзошли все ожидания. Когда мои панно были привезены в 1947 году в Москву на мою персональную выставку, росписи были свежи, будто их написали вчера. К сожалению, будучи отправлены после выставки из МОССХа в ЛОССХ, эти работы в пути затерялись (остались лишь фоторепродукции в журнале «Творчество» вместе с портретом Стеллы Манизер).
Способ энкаустики, всегда себя оправдывающий, был применен мной и в автолитографии «Катюша», которая выставлялась в Москве в 1940 г. на выставке лучших произведений искусства советского периода.
<...> 3атем война, эвакуация с двумя детьми за Тюмень <...> И Сибирь, любимая Сибирь: изба круглая, то есть четырехскатная, двухэтажная, село Емуртла, двоеданы (бежавшие раскольники) <...> отъезд в Самарканд. Вот там Библия и Коран, и тропическая малярия, дальше Сарапул в середине Руси, удмурты, Кама, голод, красота, а потом Москва. 10 лет жизни в бараках и... Пушкин, «Евгений Онегин».
Привычка работать в материале выработала массу разнообразных приемов; в них есть сходство с приемами в работе над иконой, над цветной автолитографией, но есть и отличительные тонкости, чрезвычайно усложняющие рабочий процесс, однако вознаграждающие художника сторицею <...>
Москва, 1973