Друзья-художники о Лидии Тимошенко

Лидия Яковлевна Тимошенко не дождалась при жизни справедливой общественной оценки своего творчества и такого художественного издания, в котором это творчество показывается достаточно широко. Нужно сказать, что настоящее издание далеко не исчерпывает всего того ценного, что сделано Лидией Тимошенко, однако, как мне кажется, этот альбом дает достаточное представление о всех тех этапах, через которые прошло ее творчество.

Я хорошо знал Лидию Яковлевну лично и в течение четырех десятков лет имел возможность наблюдать ее нелегкий путь в искусстве. Сейчас же мне хочется высказать свое мнение о ее работах для того, чтобы помочь утвердить ее место в развитии нашего советского искусства, для того, чтобы отдать дань уважения творчеству этого большого и своеобразного художника.

Лидия Яковлевна родилась в 1903 году. Работать она начала рано, у нее был интенсивный, напряженный и большой творческий путь. Начинала она в Ленинграде, и после того как закончила учение (1928), она стала членом общества «Круг художников», в которое входили тогда еще молодые, начинающие художники А. Самохвалов, А. Пахомов, А. Ведерников, Д. 3агоскин, В. Пакулин и другие. Это было общество, которое я мог бы сравнить с нашим московским ОСТом по его значению не только для ленинградского, но и для всего молодого советского искусства.

В альбоме представлены немногие сохранившиеся живописные работы, относящиеся к этому периоду. Таковы картины «Голова девушки» и «Пионеры», созданные в 1930 году, — эти работы самые ранние, так же как и некоторые натюрморты, написанные еще до «Круга» («Натюрморт с дятлом», «Олень», 1925).

Уже в первых работах проявилась главная ее черта — поэтичность видения и острое чувство современности. Не каждый художник, который живет среди нас, остро чувствует свое время. То есть, может быть, и остро чувствует, но не способен его выразить. Это дано немногим. У нее же это было органическим чувством. Она была вообще человеком очень темпераментным, очень отзывчивым, эмоциональным, и ей для того, чтобы быть современным художником, не надо было делать над собой никакого усилия. Это было свойство ее характера. И поэтому вполне естественно, что она примкнула к обществу «Круг». Это было общество, которое искало новое в нашей жизни, утверждало это новое в станковом и монументальном искусстве. Большинству входящих в это общество художников была свойственна тяга к обобщенным образам.

Я познакомился с Лидией Яковлевной в конце 30-х годов в мастерской на Кировском проспекте (тогда он еще так не назывался). Там на верхнем этаже размещалась квартира и большая мастерская. Вся мастерская, еде она работала вместе со своим мужем Евгением Адольфовичем Кибриком, была заполнена крупными декоративными панно Тимошенко, которые она исполняла для ленинградского Дворца пионеров. Я помню, это были не только прямоугольные панно, но и со скосами, значит, архитектура помещения требовала определенного формата. Там были такие темы: «Авиамоделисты», «Юные гимнасты», «На турнике». Панно были написаны в очень светлой гамме, приподнятой, жизнерадостной, но судьба их, как вообще судьба преждевременно родившегося монументального искусства, слишком эфемерна. В те годы монументальные декоративные росписи обычно жили до первого ремонта здания. Потом все куда-то бесследно исчезало, и дальнейшая судьба этих произведений Тимошенко неизвестна. Говорят, что именно перед ремонтом они были сняты, скатаны в рулоны, может быть, они где-нибудь находятся и сейчас. Лидия Яковлевна пыталась их разыскать для своей персональной выставки в 1961 году, но обнаружить их так и не удалось. В альбоме нашло место большое число работ, выполненных в 30-е годы. Это вещи, которые я очень ценю. Здесь Лидия Яковлевна нашла себя в полную силу. В них проявилось поэтическое видение жизни, художница нащупала в них то, что стало ее плавной темой: тема юности. Подростки, девочки за сбором яблок, купающиеся или отдыхающие под яблонями — это серия восхитительных работ, тонко и сдержанно написанных. Они глубоко поэтичны, Тонко сгармонированы, и во всех них очень сильно композиционно-пластическое начало, то, что ей было так двойственно. Эти небольшие картины написаны очень легко и свободно, их композиционное построение полно ритмической гармонии. В этих работах мир замкнут рамой, и в то же время они полны какого-то движения, какой-то внутренней связи всех персонажей. В общем, прелестные вещи!

Этим живописным работам предшествовали работы графические. Графика и живопись шли в творчестве Тимошенко всегда параллельно, рядом. В 1929—1931 годах ею была создана большая серия рисунков, исполненных во время ее творческих командировок от общества «Круг». Хотел бы напомнить некоторые из них. Это рисунки-акварели. Сделаны они тонкой линией туши и закреплены на листе бумаги пятнами и затеками акварели разной тональности («Сидящий мальчик», 1929; «Старик с черной бородой», 1929; «Сидящая девочка», 1930; «Старик на бревне», 1931). Ленинградской станковой школе был свойствен этот прием — сопоставление тонкой графической линии и живописного пятна. Рисунки Лидии Яковлевны совершенно замечательны в этом плане. Ленинградский период был у Тимошенко очень плодотворным и в живописи. Он завершился портретом Л. Радловой (1939), дочери художника Николая Эрнестовича Радлова, большого друга Лидии Яковлевны. Портрет, датированный 1939 годом, — одна из последних живописных работ ленинградского периода.

В Ленинграде перед самой войной появился наполненный цветом и солнцем эстамп — «Катюша» (1939), поразивший зрителей своей жизненностью и живописной свободой. Мы внаем ленинградский эстамп. В основе его чаще всего преобладал рисунок. Это был твердый, пластический рисунок — вспомните вещи, скажем, К. Рудакова или А. Пахомова. Эстамп «Катюша» Лидии Яковлевны стал знаменитым сразу. Менее популярным (и очень жаль) был «Сбор яблок» (1940), который был сделан тогда же, в более скромной гамме — приглушенных красок — красных и зеленых тонов, тоже прекрасный эстамп.

Однако было бы глубоко неверным представлять путь Тимошенко в искусстве безоблачно легким. К концу 1930-х годов обстановка в области искусства претерпела существенные изменения. Общество «Круг» перестало существовать, влившись в единый союз художников Ленинграда — ЛОССХ. Художники Ленинграда, как и все советское изобразительное искусство, вступили в полосу тяжелых испытаний. Культ личности все более настойчиво проявлял себя в административном насаждении нормативных требований к искусству, в принудительной тематике. Разгромная критика обрушивалась на любое художественное инакомыслие, не щадя крупнейших мастеров советского изобразительного искусства, и в том числе Петрова-Водкина, Самохвалова и Вл. Лебедева.

Нужно было обладать большим мужеством, чтобы не поддаться нажиму и сохранить себя в искусстве. И Тимошенко это удалось, несмотря на то, что в силу столь свойственной ей безоглядной смелости она пыталась бороться с этими тенденциями, о чем говорят ее выступления на собраниях и дискуссиях тех лет.

Война. Лидия Яковлевна эвакуируется с двумя малолетними детьми в Сибирь, а затем в Среднюю Азию, где ей, естественно, было не до работы. Условия жизни в эвакуации были невероятно тяжелыми: полный отрыв от всех близких, забота о хлебе насущном, болезни детей и, что самое тяжелое, невозможность работать и выразить все то, чем была наполнена душа художника. Об этом говорят сохранившиеся дневники Лидии Яковлевны военных лет.

И потом переезд в Москву, куда переехал Е.А. Кибрик, в очень трудное военное время. Нужно было есть, нужна была крыша над головой, нужна была мастерская, нужно было все. Все было трудно, все было сложно. Я тогда был одним из руководителей Московского союза, прекрасно помню эти суровые годы. Творческая жизнь Тимошенко в Москве сложилась не сразу и не слишком легко. Была потеряна привычная любимая ленинградская товарищеская среда. Те московские художники, которые оставались и работали в Москве (все остальные были на фронте или в эвакуации), были мобилизованы войной, работая в военном и политическом плакате, в «Окнах ТАСС», во фронтовой печати. Многие художники командировались в действующую армию для сбора материала. Готовилась выставка «Героический фронт и тыл».

В Москве все Лидии Яковлевне надо было начинать заною, работая в общей комнате деревянного домика в районе В. Масловки, где получила свое первое пристанище семья Кибрика.

Среди тех творческих замыслов и образов, которыми она жила в эвакуации, Тимошенко выбрала то, что ей всегда было особенно близко тему молодости, но на этот раз молодости героической, готовой к самопожертвованию. Она взяла образ кавалериста-девицы Надежды Дуровой, молодой девушки, героини Отечественной войны 1812 года. Именно в этой работе она стремилась выразить свое отношение к войне. Для этой картины она сделала много подготовительных рисунков и ряд портретов («С книгой», 1944, и др.), подготавливая себя к картине. Работа эта после выставки попала в клуб, хранилась там в плохих условиях и очень почернела, но я думаю, после реставрации к ней вернется ее свежесть. Во всяком случае это работа, которая останется в нашем искусстве.

Дальше начались послевоенные работы, послевоенная живопись, послевоенная графика. Лидия Яковлевна утвердила себя в Москве прежде всего как мастер цветного эстампа. Ее натюрморты и пейзажи внесли в жизнь нашей суховатой московской литографии живописную свободу и энергию. Но главным делом художника стала работа над большим циклом живописных портретов наших современников. Нужно сказать, что в советском искусстве — и в графике и в живописи — портретистов очень немного. Пишут портреты многие, но портретистов немного, потому что можно написать удачный портрет — один или два, но сделать это основной темой своей творческой жизни — таких художников у нас не слишком много. Тимошенко не стала портретистом в графике, но стала таковым в живописи.

Послевоенное время было для нее временем борения с самой собой. Она была человеком очень безжалостным к себе, не задерживалась на собственных успехах и пересматривала свой путь, часто очень кардинально. Она написала портрет моей жены («Портрет Г. Б. Шмариновой», 1947). Было сеансов 30 или 40, портрет стал слишком плотным по живописи, и хотя он имеет сходство с моделью, но потерял непосредственность чувства. Лидия Яковлевна поставила в дальнейшем перед собой задачу быть более непосредственной и свободной в своем творчестве. Это не было возвращением к прошлому, она к этому не стремилась. На этом новом этапе она добивалась и в живописи и в графике большей экспрессии выражения, большей лапидарности, обобщенности цвета и формы, большей силуэтности.

В этом отношении очень разительный пример — ее работа над «Евгением Онегиным». Лидия Яковлевна работала несколько лет над иллюстрациями к «Евгению Онегину». Она сделала большое число иллюстраций, в один тон — гризайлью (маслом). Эти иллюстрации небольшого размера, но на них затрачен был большой труд. Оригиналы находятся в Третьяковской галерее и в Псковском музее-заповеднике. Иллюстрации получились серьезные, но несколько тяжеловесные, она сама почувствовала, что они, может быть, больше подходят для прозы, чем для поэзии, особенно для такой искрометной, как пушкинская, с массой отвлечений, ассоциативных уходов в сторону. Они не вполне соответствовали поэтической ткани поэмы.

И она вернулась к этой теме еще раз в 60-е годы. Работала также очень долго и в 1967 году закончила работу. Это были литографии, сделанные с большой свободой и легкостью. В них Лидия Яковлевна осуществила то же самое, чего она добивалась в своих портретах последних лет. Это — активная экспрессия линии, сопряженная с силуэтным цветным пятном. Отказ Лидии Яковлевны от первого варианта иллюстраций к «Евгению Онегину» был решительным шагом к самой себе. Пресловутая «законченность», которая в те годы считалась основным принципом реализма, тональная тяжеловесность, некоторая перечислительность — все это не удовлетворяло художницу, несмотря на похвалы в печати и приобретение в ГТГ. Новый вариант выполнен в технике цветной литографии и отличается от первого смелой обобщенностью формы и цвета, свободой и легкостью исполнения.

Страничные изображения пушкинских героев (и самого Пушкина) лишены статичной портретности. Тимошенко пошла трудным путем, выполнив портреты героев поэмы в действии, в контакте друг с другом (Онегин и Ленский, дуэль и др.) или в напряженном внутреннем состоянии (Татьяна, пишущая письмо, или Татьяна среди березок); в этих лисах есть большая психологическая глубина — это портреты состояний, поэтических состояний.

Книга насыщена также небольшими текстовыми иллюстрациями, создающими живую среду и обстановку эпохи, дающими целостность всей книге.

Однако далеко не все смогли в те годы оценить эту работу Тимошенко, что тяжело переживалось художницей. «Евгений Онегин» с иллюстрациями Л. Я. Тимошенко был издан Гослитиздатом в 1966 году.

А теперь я перехожу к основному, чем насыщен последний период творчества Тимошенко, — к портретам и автопортретам. Начну с работ переходного периода пятидесятых годов. Их отличает разработанная пространственная среда, объемная моделировка формы, легкая и связывающаяся с пространственным решением, живописным и пластичным. Таковы работы: «Портрет М. Фроловой-Багреевой» (1956), «Художница» (портрет М. Чегодаевой) (1956), «Девушка у двери» (1959) — все это работы переходного периода.

Далее художница постепенно отказывается от разработки тональных и пространственных решений, в ее живописи начинает нарастать тенденция к смелому эмоциональному обобщению формы, к активной, напряженной лапидарности цвета. Эти изменения мне легче всего проследить по двум портретам моей жены (1963). Один из них, так сказать, будничный портрет, где модель обеспокоена повседневными жизненными проблемами, и другой — парадный, праздничный портрет. Они совершенно разные по внутреннему наполнению, по внутреннему состоянию. Если первый портрет 1947 года, который я упоминал ранее, написан в 30−40 сеансов, то эти портреты писались в 4−5 сеансов. Они были сделаны на одном дыхании, но от этого не потеряли своей психологической убедительности и остроты. И, наконец, «Девушка в розовом» (1960), «Портрет сына» (1962), «Нина» (1962). Эти портреты, в частности, портрет «Нина», я считаю очень удачными. Как будто сделано на холсте немного, она писала мастихином, соскабливала, рисовала глаза, рот, что-то не доканчивала, а в целом получился очень содержательный и напряженный портрет. Нина здесь человек со сложным внутренним миром, смотрящий на нас с какой-то тревогой и напряжением. В то же время в спокойной позе модели есть что-то преодолевающее эту тревогу. Это портрет 1962 года. Нужно сказать, что 60-е годы были для художницы годами очень больших успехов. Она это чувствовала, у нее все получалось в это время — «Портрет Э. Бакаловой» (1962), «Сандро» (1963), «Роза Немчинская» (1964), я не называю всех портретов.

В портретах Тимошенко нет той «топографической» достоверности, которую многие считают очень важной: вот здесь у него то, здесь то, вот здесь у него бородавка и т. п. Это, может быть, иногда и нужно, но это прекрасно делает фотография. Художник обычно запечатлевает, с одной стороны, самого портретируемого, с другой стороны — свое понимание этого человека, свое толкование, свое эмоциональное переживание, свой контакт с моделью. И вот когда двусторонний контакт случается, тогда, как мне кажется, и получается подлинный портрет. В этот период Лидия Яковлевна несколько раз писала себя. Первый — «Автопортрет в серой гамме» выполнен в жемчужно-серебряной гамме. Особенно удачен прекрасный по точности характеристики «Автопортрет в синем» (1960). Он очень хорошо выражает саму художницу. Найденное в композиции портрета диагональное движение создает ощущение той стремительности, которая вообще была характерна для художницы. Лидия Яковлевна была человеком эмоциональным и до резкости прямым, в частности, в оценках людей, иногда справедливых, иногда и несправедливых, так как она была человеком во всех отношениях смелым и контрастным. Кстати говоря, она и пересматривала иногда свои оценки и всегда это делала с сердечным чувством, а не потому, что это ей было выгодно или невыгодно. Вопрос выгоды и невыгоды никогда перед ней как перед художником не стоял. Никогда. Убежденность и искренность — это основные свойства личности художницы.

Лидия Яковлевна была человеком очень интересным, очень смелым и парадоксальным в постановке целого ряда вопросов, как вопросов жизненных, так и вопросов искусства. Говорить с ней было на редкость интересно, и обычно это были споры, потому что ее утверждения были утверждениями художника, который нашел свой путь. Если она искала что-то, все другое ей казалось неверным. Ее оценки были очень смелыми и иногда почти пророческими. Вот, помню, наши разговоры о художнике Викторе Попкове, которого я очень ценю как рано ушедшего подлинного лидера нашего молодого искусства. Но она это почувствовала гораздо раньше меня. Попков был учеником Евгения Адольфовича Кибрика, он был частым гостем в их доме и общался с Лидией Яковлевной. Лидия Яковлевна мне просто уши прожужжала Попковым. Я думал: что же это такое — все кончается или начинается Попковым. Но она была глубоко права, она знала и угадала его раньше многих из нас. Он был слишком смелым для своего времени. Он ведь ставил тогда в своих «Вдовах» или позже в картине «Песня» (где молодые горожане в деревне слушают старинным русские песни) — острые темы. Это темы В. Астафьева, это темы В. Распутина, это темы Ф. Абрамова, все то, что в литературе появилось позже В. Попкова. И это очень глубоко почувствовала Лидия Яковлевна. это показывает, что глаз у нее и понимание искусства были верными и что часто в спорах была права она.

Несколько особняком в ее творчестве стоят своеобразные «натюрморты» — «Камни Коктебеля» (1961) и «Камни и маска» (1961); эти камни, напоминающие кристаллы, необычны по цвету. Она искала за поверхностью вещей что-то недосказанное, таинственное, волшебное, то, что ей хотелось раскрыть.

Нужно помнить, что годы самой интенсивной творческой работы совпали со сложными семейными обстоятельствами и со временем тяжелой болезни Лидии Яковлевны. В ее состоянии не то что работать, жить было трудно. Вот жить ей было трудно, а работать ей было легко. Удивительная сила духа и какое-то острое чувство необходимости выразить себя, выразить то, что она обрела в последние годы. И это отразилось в большой картине, которую она назвала «День творения» (19б7); первые люди на земле — юноша и девушка. Этим последним аккордом она завершила ту тему юности и радости жизни, которой она была предана всю свою творческую жизнь.

В последние годы своей жизни она очень увлеклась древнерусским искусством. Она стала большим знатоком этого искусства: не только иконы, но и монументальной росписи. Мы много с ней на эту тему говорили. Должен сказать, что существуют художники-стилизаторы, которые легко переносят механические приемы старого искусства в свое творчество. А что касается Лидии Яковлевны, то в последнем периоде ее творчества, когда она пришла к монументальному силуэтному мышлению, возможно, сказалось очень опосредованное, очень внутренне пережитое влияние древнерусской живописи. Возможно, но не прямо, а именно творчески пересмотренное и опосредованное.

Она работала в литографии над «реконструкцией», как она говорила, рублевской «Троицы». «Троицу» много раз записывали, потом ее раскрывали, и если внимательно изучить «Троицу», то увидим, что «Троица» вся состоит из остатков то одного слоя, то другого слоя, замечательно реставраторами сохраненных так, что несмотря на это «Троица», этот рублевский шедевр, остается цельной. Художнице захотелось вернуть «Троице» тот первоначальный вид, который ей мерещился за всеми этими мерцаюrцими кусками, в технике литографии. Лидия Яковлевна начала работать, делая вариант за вариантом. Так и осталась эта работа незаконченной. И в комнате, где она умерла, осталась покрытая левкасом липовая доска с нанесенным на ней контуром и подобранными рядом красками, в общем, как некая могильная плита, но такая светлая, прозрачная и полная какого-то жизненного утверждения. Вот эта ясность и чистое восприятие мира, цветовое и поэтическое его видение, ритм, жизнеутверждающее начало — таково творческое лицо Лидии Тимошенко, вот то, что она внесла в наше советское искусство.

Люди, как реки, имеют свою судьбу, свое начало, свой конец. Одни реки текут тихо, неведомо — куда текут (и текут ли?) и куда уносят свои мутные воды. А есть горные реки, бурлящие, мчащиеся, перескакивая с одного камня на другой; с грохотом и плеском несут они свои прозрачные воды в бесконечное — живое. Вот такой была и Лидия Яковлевна Тимошенко, прожившая очень бурную жизнь — с ударами судьбы, с контрастами и с большим человеческим счастьем. Она никогда не была безразличной, всегда была увлечена чем-то. Всегда упрямая, уверенная, она шла своей дорогой, дорогой жизни и творчества, преодолевая на своем пути все, что ей мешало.

Такие люди не умирают, они остаются живыми в сердцах друзей и на страницах истории искусства.

…Вскоре после моего окончания института в Ленинграде Союзом художников был объявлен закрытый конкурс для росписи санатория им. Ворошилова в Сочи. Я сделала эскиз на тему «Сбор урожая» для панно размером в 60 квадратных метров. После вскрытия конвертов обнаружилось, что первую премию получила я. Тут же подошла ко мне очень красивая русская женщина, посмотрела на меня в упор и решительно сказала: «Мне нравится твой эскиз, и я хочу с тобой дружить». Это была Лидия Яковлевна Тимошенко. С того момента мы дружили до самых последних ее дней.

У Лидии были серо-голубые живые и ищущие глаза, прекрасная розовая кожа, гармоничная, средней полноты, фигура. Она обладала таким невероятным женственным очарованием, что никто не проходил мимо нее равнодушно. Еще она притягивала людей своим острым умом и талантливостью. Была она очень начитанной и образованной; помню, часто дома она читала мне выдержки из дневника Марии Башкирцевой. Да в чем-то она была и сама похожа на Башкирцеву.

Тогда был самый расцвет Ленинградского Союза художников: членами ЛОССХа были такие гиганты, как К. Петров-Водкин, А. Матвеев, Н. Альтман, В. Лебедев, Н. Радлов, А. Самохвалов, И. Бродский, Н. Тырса, В. Пакулин, А. Пахомов, Д. 3агоскин, Г. Траугот и др. И в среде этих замечательных друзей-художников росло и крепло творчество молодой художницы Тимошенко. Мужем ее тогда был Давид 3агоскин, прекрасный живописец и добрый человек с мечтательными глазами. Очень любил Ренуара и Сезанна, писал прекрасные пейзажи — тонкие, воздушные, лиричные — и очень характерные портреты. Помню последнюю его картину: изображено озеро в зеленых берегах и плывущие лодки с молодежью. И все писано романтично, светло и с мечтой. К сожалению, Давид незаслуженно забыт, думаю, что временно. Лидию он боготворил и очень тяжело пережил расставание с ней. 3агоскин погиб в Ленинграде от голода во время блокады. Они с Лидой работали вместе в одной мастерской. Лидия писала тоже очень светло и тонко, много рисовала, в особенности детей.

В 1932 году, после окончания института, меня оставили на Курсах высшего мастерства (так называли тогда аспирантуру). Туда же поступила и Лидия и очень усердно работала над детской тематикой. Она обладала верным глазом, и все, что она рисовала и писала, было очень живо, свежо и точно. Позже она сделала росписи на эту тему в Доме пионеров в Ленинграде. это была настоящая сенсация — все ходили смотреть ее росписи. Ее работой заинтересовался Литвинов, тогда министр иностранных дел СССР; они встретились и долго беседовали.

Как-то Лидия и Николай Эрнестович Радлов попросили меня позировать. Николай Эрнестович писал методично, спокойно и документально. Лидия же начинала, стирала, говорила, что ищет характер… Потом взяла новый холст и сразу написала мой портрет (который находится сейчас в Костромском музее изобразительных искусств). И написала она меня именно такой, какой я тогда была, — немного робкой, стеснительной, с травмированной судьбой.

Потом Лидия увлеклась цветной литографией, начала делать эстампы. Помню ее прекрасный эстамп «Катюша» (1939).

Я очень любила бывать в доме Тимошенко. Для меня это был эталон русского дома XIX века, гостеприимного, с интеллигентными обитателями. Давид и Лидия занимали большую комнату. Брат Лидии, Арсений, был по специальности инженером, имел огромную библиотеку, прекрасно знал русскую и мировую литературу и часто читал нам по вечерам свои любимые вещи. Самым интересным человеком в этом доме была мать Лиды, Аполлинария Петровна, с которой мы встречались в столовой за накрытым столом с самоваром и пирогами. Аполлинария Петровна носила кружевной чепчик, множество юбок с кружевами, а на плечах всегда была накинута пестрая шаль или пуховый платок. В прошлом она была, наверное, очень красива. Глаза у нее были, как и у Лидии, серо-голубые. Маленькая, полненькая женщина с милой улыбкой. Она была очень верующая, и все церковные праздники здесь справлялись очень пышно. Единственным местом, куда она ходила, была церковь. От нее исходил какой-то покой, и было рядом с ней очень уютно и тепло.

Как-то вечерам в 1938 году Лидия Яковлевна позвонила мне и сказала: «Немедленно приезжай ко мне, у меня к тебе срочное дело». Я приехала, несмотря на поздний час. Вошла к ней в комнату — стол был накрыт на три персоны. Я спросила удивленно — кто же третий? Лидия сказала: «Сейчас все узнаешь». Немного погодя вошел, с торжествующим видом, Кибрик. Лида пошла ему навстречу и, обняв его, сказала: «Мариам, сегодня наша с Женей свадьба, и ты будешь единственным свидетелем у нас. Мы друг без друга жить не можем».

Для них эта была изумительная, счастливая пора. Они жили душа в душу, веселые и счастливые. Жили вначале у Лидии, а потом Кибрик получил квартиру на Петроградской стороне (на Кировском проспекте), в хорошем доме, с мастерской на верхнем этаж. Работали они вместе; Лида много рисовала, писала портреты.

В 1939 году родился Саша. После родов ей не разрешили вставать, и она, лежа в постели, написала своего Сашу — запеленутого, рядом с бананами. Кибрик тогда иллюстрировал «Очарованную душу» Ромена Роллана. Героиню он рисовал с Лидии, она ему позировала. Я как-то возразила, сказав Жене, что образ героини Ромена Роллана совсем иной, что Лидия никак не подходит. Он ответил: «Она именно такая, как Лидия, ведь Лидия сама — одно очарование». Так счастливо текла их жизнь до начала войны.

С войной начались неприятности с Кибриком, пошли сплошные переживания. Лидия с сыновьями Колей и Сашей, вместе с другими детьми ленинградских художников эвакуировалась сначала в Ярославскую область, затем в Емуртлу и Самарканд. В 1943 году семья переехала в Москву, где они жили на улице Мишина. Лида принялась с энтузиазмом писать портреты, очень живописные, тонко передающим характер портретируемого.

Вскоре, то ли под влиянием Е. Кибрика, то ли по собственному почину, она занялась иллюстрацией и иллюстрировала очень интересно роман «Евгений Онегин». Она была этим очень захвачена, работала много и с большим подъемом. Она была в таком восторге от своей работы, что только и говорила о своих иллюстрациях, о своем «Евгении Онегине». Позже она делала эстампы, цветную литографию.

В последующие годы она жила одна, больная, на площади Восстания. Как-то в 60-х годах я пришла к Лиде около часу дня; все полы в двух комнатах и коридорах были устланы ее иллюстрациями к «Евгению Онегину». Лидия, растрепанная, металась среди них, хватаясь за голову. Я спросила: «Что случилось? Почему ты сходишь с ума?». Она посмотрела на меня глазами, полными ужаса, и сказала: «А ты знаешь — мне они уже не нравятся. И надо все, все переделать. И я сделаю это, если хватит здоровья».

В этом была вся Лидия — вечно ищущая, живая, контрастная. Такой дна и осталась в моей памяти, дорогой мне человек и прекрасный художник.

В последние годы она увлеклась «Троицей» Рублева, долго и всесторонне изучала этот шедевр русского искусства и писала композиции — очень светло и живописно. Она по-прежнему много читала и даже мама начала писать книгу о своих исканиях и находках. К сожалению, докончить эту книгу ей было не суждено…

Лидия Яковлевна Тимошенко была прирожденным живописцем. Горячим приверженцем возникшего в Ленинграде в 20-е годы общества «Круг художников». «Круг», несомненно, объединил многих молодых талантливых единомышленников, ставивших перед собой прогрессивную задачу — найти в искусстве стиль новой эпохи и место станковой живописи в новом советском обществе.

Славное время горячих споров и дискуссий, волновавших всех нас. В «Круге» образовалась плодотворная творческая среда, способствующая развитию многих художников. На выставках «Круга» постоянными участниками были ныне известные живописцы и графики — А. Самохвалов, А. Пахомов, В. Пакулин, А. Ведерников, П. Осолодков, Л. Тимошенко и скульпторы В. Каплянский и А. Стрекавин. Перечисленные имена сами говорят о значимом вкладе «Круга» в станковое советское искусство.

Мое знакомство с Лидией Яковлевной Тимошенко состоялось позднее, в 30-х годах, во время зарождения нашей графической экспериментальной мастерской при Союзе художников на улице Герцена, 38, с окнами на Мойку. В этом тихом месте ютилась литография из двух станков, положившая начало развитию советского эстампа. Энтузиасты-художники, одержимые идеей дать народу подлинное искусство, начали дело издания малотиражного цветного эстампа. Литографская мастерская стала местом товарищеской дружбы графиков и живописцев. В это время художниками осваивался новый эмульсионный способ работы размывкой кистью на камне. Н. А. Тырса сделал свой великолепный цветной эстамп «Букет» на эмульсионном камне, прекрасно выдержавшем тираж.

Работа кистью на камне привлекала живописцев. Последовали великолепные литографские листы В. Пакулина, М. Асламазян, Д. Загоскина, А. Ведерникова, Н. Лапшина, сделала свой лучший эстамп и Лидия Тимошенко — цветную литографию «Катюша», девушку за стиркой в пленэре. Эта литография стала подлинным украшением выставки-отчета в Москве в Доме журналиста, где был организован показ нашего ленинградского эстампа. В свои графические работы Лидия Яковлевна привносила присущее ей тонкое живописное начало, ей никогда не изменял вкус и артистизм.

Началась война, Лидия Яковлевна уехала в Москву, и наши связи надолго прерываются.

Спустя многие годы, в 1966 году мы встретились снова, уже на Песочной набережной, куда переехала наша мастерская. Теперь за столом работали художники молодого поколения и оставшиеся живыми немногие старые друзья с поседевшими головами. Было много радостных Воспоминаний, вопросов, и не было никакого отчуждения, нередко встречающегося в подобных случаях.

Лидия Яковлевна показала нам свою только что вышедшую в издательстве «Художественная литература» иллюстрированную ею книгу — роман в стихах «Евгений Онегин» Пушкина. Мне было очень интересно впервые видеть ее иллюстрации. Для меня это было неожиданностью. Я увидел не только зрелое мастерство художника, но и самостоятельное проникновение в пушкинскую поэзию. Встреча с классиком всегда сопряжена с великими трудностями. Это экзамен, на котором испытывается духовная сущность художника.

В дарственной надписи на подаренной мне книге она называет свою работу «плохой», но это совсем не так, напротив, рассматривая ее рисунки, я убеждался в достоинствах этих прекрасных иллюстраций. Работа Лиды Тимошенко дорога мне еще и потому, что в ней я вижу традицию (усвоенное наследие художником «Мира искусства») и одновременно новаторское искусство, сочетание современной эстетики нашего времени с задачами, которые ставили многие иллюстраторы нашего города. Лидия Яковлевна сумела сохранить свою преданность нашему искусству, свою глубокую заинтересованность в нем, неизменно оставаясь все той же бескомпромиссной и принципиальной в суждениях. с сожалением и болью хочу заметить, как невнимательны и неряшливы мы к своим товарищам по искусству, к их творчеству.

Не знаю, есть ли монографическая работа искусствоведов, посвященная ее творчеству. Прошедшая ее персональная выставка дает ей на это право.

Подлинное искусство всегда остается в памяти людей. Временно его можно потеснить, но уничтожить — нельзя.

Мне хочется вернуться к тому времени предвоенного Ленинграда, когда литографская мастерская Союза художников была удивительной школой, не только школой, я бы сказал, кузницей ленинградской графики. В общем, это был золотой век, может быть, он потом и возвращался и вернется еще, но уже в другой какой-то ипостаси. Я начинал там совсем молоденьким, пробовал работать на камнях, и я помню эту тогдашнюю атмосферу. Целая группа ленинградцев (кто-то из них был уже известным мастером, кто-то еще совсем неизвестным) собиралась там. Это был дружный коллектив, постоянная взаимная помощь в смысле овладения литографской техникой. В мастерской ставились даже какие-то технологические опыты. Там часто с такими опытами выступал Николай Андреевич Тырса: он впервые у нас ввел размывку на камне, тогда еще никто этого не делал. Он приносил свои акварели и совершенно свободно разливал тушь на камне, получались великолепные вещи. Судаков тогда делал иллюстрации к Мопассану. Причем все было по-товарищески, по-дружески, все подходили, все смотрели, никто не таился. Судаков делал в то время карандашные шаржи на Н. А. Тырсу. Того это несколько задевало, но как человек умный, обладающий юмором, он посмеивался, хотя видно было, что ему это часта начинало претить, потому что Рудаков входил в раж и каждый раз, приходя в мастерскую, раскидывал целую выставку таких шаржей: Тырса ухаживает за барышней, за этакой пейзанкой, Тырса в канотье, Тырса с тросточкой (хотя Тырса не ходил ни в канотье, ни с тросточкой), Тырса верхом (тут, очевидно, возникала ассоциация с Мопассаном). Удивительно талантливые это были рисунки.

Потом это узкое помещение загромождалось огромной фигурой Евгения Адольфовича Кибрика, который шумно приходил с вариантами к «Кола Брюньону», когда шла Ласочка, Кола, варианты на камнях. Кто-то толпился вокруг одного художника, кто-то около другого, очень милая была обстановка. Пакулин, я помню, делал по своим этюдам красивый эстамп, рядом Пахомов работал. Потом появился и начал осторожно работать на камне Анатолий Каплан, который вначале еще боялся камня, что-то часто соскребал, говорил, что у него не выходит, а потом мы знаем, каким блестящим художником он стал.

Вот Мариам Асламазян работала там, приходила, поражала всех персидской красотой и восточной яркой красотой своих работ. А сейчас смотрю на ее портрет, сделанный Лидией Тимошенко в те годы, с удовольствием сравниваю Мариам с ее изображением и думаю, как остро и точно этот портрет сделан. Это одна из лучших вещей.

И вот в этой обстановке такого подлинного ренессанса ленинградской графики (это была и книжная графика, и эстамп) Лидия Яковлевна тоже работала в цвете на камнях. И так же, как все, приглядываясь к работе других, я смотрел, как она работала над «Катюшей».

Лидия Яковлевна внесла свой, очень большой вклад в этот расцвет графики, который действительно и до сих пор не перекрыт. Есть у нее и другие достижения, но этот период- он сохранится. Я помню, как Лидия Яковлевна печатала «Катюшу». Пробы были очень разные. Гармония, которая существует здесь и потом повторяется уже в 50-х годах несколько измененно, была совсем другая. Начиналось это с очень деликатных отношений холодного и теплого. Мы были свидетелями того, как снимался свежий оттиск со станка. Когда эта вещь была завершена, она явилась гимном юности, это действительно какой-то символ ее можно сравнить, например, с «Флейтистом» Мане — для своего времени. Мы знаем, что «Флейтист» был взят на вооружение движением Сопротивления. А «Катюша» для того периода была олицетворением всего светлого, хотя сам этот период совсем не был столь светлым. А из нее исходило именно какое-то свечение юности, радости жизни. Да, собственно, мне кажется, что эта тема потом продолжалась и во всех работах Лидии Яковлевны — и довоенных и послевоенных.

В 40-м году я переехал в Москву, и больше там в мастерской мы не встречались, а после встречались уже на почве иллюстративных работ, постоянно встречались на выставках. И я очень хорошо запомнил порывистый характер Лидии Яковлевны. Всегда забота о чем-то, всегда спор, или шумное удивление, или горячее возмущение, или радость. Она действительно не могла жить ровно, на полутонах. По-видимому, в этом смысле лицо художника, то, которое мы видим на холстах, и лицо в жизни — едины, они всегда как-то соприкасаются. Очень редки случаи, когда человек один в своем искусстве и другой в жизни, в быту. Д. А. Шмаринов писал о том, что она никогда не думала о выгоде, о том, что выгодно сейчас делать, с чем надо выступить, чтобы понравиться. Она хотела делать то, что ей нравится, а окружающим это нравилось кому-то больше, кому меньше. Но это было из души, все было душевно, все было удивительно искренне, вот так же, как и эта порывистость.

Я помню ее и в тяжелые, трудные моменты ее жизни. Здесь, уже в Москве как-то я по делу ей позвонил, а ей, наверное, было не до того.

И вместе с тем она со мной удивительно добро разговаривала. Может быть, в этом были корни ленинградского землячества. Но тогда она просто тронула меня своим вниманием.

Все работы Лидии Яковлевны — это такой вид искусства, который очень глубоко берет за живое и заставляет смотреть вокруг себя глазами художника. Вот так, например, часто из Эрмитажа выходишь, кода там, скажем, всласть насмотришься Марке. Выходишь на набережную и смотришь — все Марке, Марке, Марке кругом, никуда не денешься от него. Или вот недавно в музее Пушкина появились новые работы Дюфи. И вдруг, выйдя, думаешь: черт возьми, вот там Кремль, Москва-река, до чего же все похоже на Дюфи. Так вот и я пережил на открытии вы-ставки Лидии Яковлевны это же чувство. Все вокруг мне захотелось видеть глазами художницы. И это чувство рождается не от каждого художника, работы которого смотришь. Иногда бывает и противоположное чувство. Вот посмотришь выставку, потом выйдешь на улицу: боже вой, как оказывается хорошо-то все в жизни — и воздух, и пространство, и цвет!

Очень хорошо, что творчество скромного художника, которое очень мало показывалось и было известно лишь единичными работами, в этом издании собрано довольно богато и хорошо.

Надо сказать, что разные периоды творчества Лидии Яковлевны очень хорошо поддерживают друг друга, выявляя достоинства ранних работ в сопоставлении с более поздними, и тот и другой периоды выигрывают. Это говорит и в пользу художника, и в пользу тех, кто подготовил эту книгу. Это большой вклад в наше искусство, в нашу живопись.

Перед войной, когда я был еще студентом Московского государственного художественного института, ведущим профессором у нас стал Н. Э. Радлов, переехавший в конце 30-х годов из Ленинграда в Москву. Как-то будучи у него дома, я увидел среди висящих по стенам этюдов и рисунков различных художников особенно бросившуюся мне в глаза, как поначалу показалось, акварель или гуашь, удивительно солнечную, очень гармоничную по краскам и какую-то привлекательно-веселую. В саду, против солнца молоденькая девушка наклонилась над корытом с бельем. Подойдя ближе, я с удивлением увидел, что это, оказывается, цветная литография. С удивлением, потому что до того мне не приходилось видеть такую свободную этюдную легкость эстампа. Может быть, это и вразрез с привычным пониманием эстампной техники, но такая вот воздушность и светоносность сразу же как-то заворожила. На такую вещь смотришь с невольной улыбкой.

Николай Эрнестович спросил, знаю ли я эту художницу — Лидию Яковлевну Тимошенко. Тогда-то я впервые и услышал это имя. Оказывается, она уже давно очень известна в Ленинграде, была членом ЛОСХа еще с 1932 года (со времени создания Ленинградской организации).

Познакомились мы после войны, когда Лидия Яковлевна жила и работала в Москве. Все уже хорошо знали ее многие прекрасные работы и в графике, и в живописи. Ее <<Надежда Дурова", написанная во время войны, и тогда и сейчас, сегодня, радует глаз и сердце. Написана так темпераментно, и такой обаятельный женский образ, и нежный и волевой. Мне кажется, что из всех попыток в искусстве создать образ этой удивительной женщины лучшим является именно этот романтичный и очень красивый портрет, созданный Тимошенко. К сожалению, я не помню, репродуцировался ли он хорошо где-нибудь.

Тема «Катюши» — той цветной литографии с девушкой под солнцем, с которой началось мое знакомство с творчеством Л. Я. Тимошенко, была особенно ею любима и, пожалуй, прошла через все годы. Ее часто повторяемые этюды с подростками и молодыми женщинами, удивительно тонкие по чувству радости жизни, всегда такие цветные. Этот цвет и свет — самое привлекательное в ее работах. Постоянные парные композиции, несмотря на, казалось бы, какую-то повторяемость, разнятся между собой определенным моментом состояния воздуха, цвета, свежа, когда писала художница, и конкретным моментом настроения.

Эта вот особая непосредственность чувств, темперамент, кажущийся порой даже забегающим слишком вперед перед рассуждением, как-то заразительно действуют, возникает желание как можно скорее самому хвататься за краски.

На всю жизнь у меня осталось воспоминание того особого дня, когда мне, еще совсем мальчику (лет одиннадцати-двенадцати), подарили небольшой этюдник с масляными красками. До того, как и все дети, я имел кругленькие и твердые, как камень, акварельные краски. А тут какое-то чудо! Так показалось легко, просто красить, и такие фантастические цвета и такой особый удивительный запах шел от них. Но с того далекого дня почему-то никогда не испытывал я больше сказочного сильнейшего чувства восторга, открытия красоты этих красок и легкости, возможности сделать все, что хочется.

Мне кажется, что у Тимошенко этот непосредственный восторг перед краской, цветовой игрой, перед самой «чистой» краской никогда не прекращался, всю ее творческую жизнь. я отнюдь не хочу сказать, что художница как-то уж очень просто пробегала «легкой» дорожкой, без тяжелых мучительных сомнений. Это была натура чрезвычайно нервно-уязвимая, порывистая, прожившая очень непростую жизнь. К сожалению, мне сравнительно мало довелось беседовать с ней о нашем искусстве. Но те немногие разговоры запоминались надолго, потому что ее суждения, как правило, были неожиданными, порою очень острыми, даже резкими, обескураживающими, но всегда окрашенными все той же искренней страстной увлеченностью, за которой не оставалось и следа попытки как-то себя оградить от возражений, от жестокой критики. Она очень открыто и смело принимала любой бой.

С той же ничем не прикрытой откровенностью она всегда высказывала свое суждение о любом художнике, решительно не различая положений, званий и проч.

Диапазон творчества Тимошенко очень широк: живопись, графика станковая, иллюстрация, постоянное рисование. К счастью, сохранились эти быстрые зарисовки, наброски. И опять то же увлечение молодостью, светом. Очень свободное, «легкое» рисование, часто соединение линии и цветового пятна. Пейзажи непременно со множеством фигур, людей, лошадей — всего живого, всего двигающегося, жизнерадостного. Эти трепетные и, по-видимому, очень быстрые зарисовки от одной или двух фигур до целого панорамного зрелища и эта скорость — не от какой-либо небрежности, нежелания быть сухо академичной или еще от какого-либо вырабатываемого «своего» стиля. Здесь все та же удивительная непосредственность и бурный, не дающий покоя темперамент художницы. Она просто не могла делать длительные остановки, без передышки спешила схватить как можно больше, боясь упустить для себя привлекательное, красивое и не высказаться тотчас же, хотя иногда, бывало, от этой стремительности где-то промахиваясь, проскакивая и недоговаривая. Это постоянное кипение, этот бег «взахлеб» не мог не отразиться и на здоровье Лидии Яковлевны. А отдыха, насколько я знаю, она совершенно не признавала, не понимала.

Ею сделано много превосходных портретов, с прекрасной характеристикой каждого. Не могу не назвать некоторых из них.

«Л. Радлова», 1939. Я хорошо знаком с Лидией Николаевной, дочерью Н. Э. Радлова. Сходство поразительное, и при этом такая свободная легкая лепка формы.

«Портрет инженера Шевелевой», 1938. «В саду», 1943 — сидящая в солнечном саду девочка.

«Портрет Г. Б. Шмариновой» — тоже с удивительным сходством, при почти плоскостной покраске и, очевидно, сделанный в один сеанс. Очень красив в цвете. Это прекрасная живопись.

«Портрет Э. Бакаловой», 1962, «Девушка в синем», 1962.

Замечательный, романтичный, напоминающий «Надежду Дурову», «Автопортрет в синем», 1960.

И еще много отличных и формально очень интересных портретов, часто написанных так, что и при большом отходе, с далекого расстояния, не теряют выразительности. В этом, мне кажется, у Лидии Яковлевны сказывалась тяга к монументальному видению.

Своей Пушкинианой («Евгений Онегин») Тимошенко была увлечена многие годы. Тут она снова обратилась к литографской технике, но эти эстампы уже были решены не в пространственной цветовой гамме, а в плоскостной, не яркой, не ослепительной, а сдержанной, но очень красивой по цвету. Колорит опять же здесь являлся как бы ведущим началом. Этот плоско-цветовой силуэт… я хотел написать — «идущий от Матисса», но, пожалуй, это не совсем верно. Тут нельзя говорить о прямом влиянии Матисса, хотя, наверное, он был одним из любимых ею художников.

Эта серия иллюстраций (иллюстраций не в прямом смысле слова) вызвала, как и следовало ожидать, совершенно различные суждения. Одни принимали с восторгом, другие полностью отвергали. Я помню, какая разыгралась резкая и интересная дискуссия в издательстве, где должна была выходить эта книга.

Л.Я. Тимошенко — яркая вспышка в истории нашего искусства. Она всегда спешила, неслась на предельной скорости, сжигая и не жалея себя. Она не имела никаких званий, минимальную прессу, и, наверное, правильно было бы, наконец, достойно и внимательно оценить ее творчество.