художественный критик, друг Лидии Тимошенко
Ярко индивидуальный, тонкий, глубокий художник — такое самое общее определение можно дать Лидии Яковлевне Тимошенко, прекрасному мастеру русской живописи и графики. От написанного в 1925—1928 годах совсем раннего «Автопортрета», сурового и строгого, говорящего о великой требовательности к себе на заре творческой жизни и до созданных в середине 60-х годов картин, таких, как «Вечер» или «День творения», полных сердечности и поэтического обаяния, и до длительных попыток «реконструировать» «Троицу» Андрея Рублева — прошел ее полувековой творческий путь, целостный и особенный при всех своих исканиях нового. Этот путь, который проходил неизменно в стороне от широко распространенных стандартных и избитых художественных приемов, удовлетворявших слишком многих советских живописцев, мог казаться слишком камерным и даже причудливым, но он всегда был пронизан искренним и пристальным вниманием к реальной окружающей жизни и всегда отвечал обостренному выражению своего собственного, очень личного взгляда на мир и на человека.
Таких художников, находившихся (или сейчас находящихся) в оппозиции податливому или равнодушному большинству, в советском искусстве всегда было достаточно много, и именно это определило богатство и многообразие советской художественной школы. Подлинная история советского искусства от Малевича и Татлина до Угарова и Моисеенко еще не написана; эта история все еще засорена и загромождена именами, которым явно не уготовано сохранение в памяти грядущих поколений, в угоду им эта история многократно фальсифицирована. Но неизбежно выдвигается на первый план честь и слава таких художников, как Л. Я. Тимошенко и ее друзья и сотоварищи.
А ей самой повезло, что еще совсем молодой она попала в очень хорошую компанию. Это была ленинградская группировка 20-х годов «Круг», во многом похожая на самую передовую тогдашнюю московскую группировку ОСТ («Общество станковистов»). Ведущие мастера «Круга» — Пакулин, Пахомов, Самохвалов, Загоскин — были достойными «аналогами» Штеренбергу и Дейнеке, Купреянову и Пименову, Тышлеру и Вильямсу. Они так же все свое внимание отдавали современной окружающей жизни, современному человеку, так же искали новую форму для выражения нового содержания искусства, так же смело экспериментировали, и часто весьма успешно. Муж Лидии Тимошенко — Давид Загоскин стал для нее добрым путеводителем в первых опытах новой живописи, и особенно рисунка, — оба часто писали и рисовали одну и ту же модель (таковы выразительные рисунки сидящих бородатых стариков или мальчишек и девчонок, сделанные Лидией Яковлевной с большим изяществом). Репертуар тем ее живописи определился быстро и надолго — ее искусство в 30-е годы почти полностью оказалось посвященным человеческой юности, подросткам десяти—четырнадцати лет. Созданные Лидией Яковлевной образы юных купальщиков, авиамоделистов или собирателей яблок проникнуты ясной, светлой, естественной грациозностью и подвижностью, без какой-либо сентиментальности и умилительности, без ненужной идеализации. Их живая естественность оказалась полной противоположностью схематизму, насаждавшемуся РАПХ, и припомаженности и фальши АХРРовского бытового жанра — судить о советских детях тридцатых годов будут по живым и реальным образам Тимошенко, а не по упитанным, жирным артековским пионерам казенных жанристов.
Серия прекрасных рисунков 1930 года («Сидящий юноша», «Сидящая девочка», «Мальчик на стуле» и др.), а чуть позже серия живописных этюдов купающихся детей («На траве», «Девочки с полотенцами», 1933, этюд к картине «Купание», 1934, «Девочка в воде», 1934 — из собрания автора этой статьи, и еще один этюд к картине «Купание» 1934 года из Русского музея) — это подлинный дифирамб во славу чистого и прекрасного человечества. Настоящим «манифестом» общества «Круг» можно счесть далекий от идеализации и удивительно привлекательный этюд «Голова девушки» 1932 года из Третьяковской галереи. Л. Я. Тимошенко ищет в мире своих излюбленных героев разные и неизменно живые и естественные характеры («Две девочки в кресле», 1931, «Шепчутся», 1936, «Катя с Колей на ковре», 1936). Занятным отступлением от любимой тематики, но с героями, столь же первозданно не испорченными никакой городской цивилизацией, явилась картина «Цыгане» 1933 года — семья, занятая чаепитием у своего костра.
Таких художников, находившихся (или сейчас находящихся) в оппозиции податливому или равнодушному большинству, в советском искусстве всегда было достаточно много, и именно это определило богатство и многообразие советской художественной школы. Подлинная история советского искусства от Малевича и Татлина до Угарова и Моисеенко еще не написана; эта история все еще засорена и загромождена именами, которым явно не уготовано сохранение в памяти грядущих поколений, в угоду им эта история многократно фальсифицирована. Но неизбежно выдвигается на первый план честь и слава таких художников, как Л. Я. Тимошенко и ее друзья и сотоварищи.
А ей самой повезло, что еще совсем молодой она попала в очень хорошую компанию. Это была ленинградская группировка 20-х годов «Круг», во многом похожая на самую передовую тогдашнюю московскую группировку ОСТ («Общество станковистов»). Ведущие мастера «Круга» — Пакулин, Пахомов, Самохвалов, Загоскин — были достойными «аналогами» Штеренбергу и Дейнеке, Купреянову и Пименову, Тышлеру и Вильямсу. Они так же все свое внимание отдавали современной окружающей жизни, современному человеку, так же искали новую форму для выражения нового содержания искусства, так же смело экспериментировали, и часто весьма успешно. Муж Лидии Тимошенко — Давид Загоскин стал для нее добрым путеводителем в первых опытах новой живописи, и особенно рисунка, — оба часто писали и рисовали одну и ту же модель (таковы выразительные рисунки сидящих бородатых стариков или мальчишек и девчонок, сделанные Лидией Яковлевной с большим изяществом). Репертуар тем ее живописи определился быстро и надолго — ее искусство в 30-е годы почти полностью оказалось посвященным человеческой юности, подросткам десяти—четырнадцати лет. Созданные Лидией Яковлевной образы юных купальщиков, авиамоделистов или собирателей яблок проникнуты ясной, светлой, естественной грациозностью и подвижностью, без какой-либо сентиментальности и умилительности, без ненужной идеализации. Их живая естественность оказалась полной противоположностью схематизму, насаждавшемуся РАПХ, и припомаженности и фальши АХРРовского бытового жанра — судить о советских детях тридцатых годов будут по живым и реальным образам Тимошенко, а не по упитанным, жирным артековским пионерам казенных жанристов.
Серия прекрасных рисунков 1930 года («Сидящий юноша», «Сидящая девочка», «Мальчик на стуле» и др.), а чуть позже серия живописных этюдов купающихся детей («На траве», «Девочки с полотенцами», 1933, этюд к картине «Купание», 1934, «Девочка в воде», 1934 — из собрания автора этой статьи, и еще один этюд к картине «Купание» 1934 года из Русского музея) — это подлинный дифирамб во славу чистого и прекрасного человечества. Настоящим «манифестом» общества «Круг» можно счесть далекий от идеализации и удивительно привлекательный этюд «Голова девушки» 1932 года из Третьяковской галереи. Л. Я. Тимошенко ищет в мире своих излюбленных героев разные и неизменно живые и естественные характеры («Две девочки в кресле», 1931, «Шепчутся», 1936, «Катя с Колей на ковре», 1936). Занятным отступлением от любимой тематики, но с героями, столь же первозданно не испорченными никакой городской цивилизацией, явилась картина «Цыгане» 1933 года — семья, занятая чаепитием у своего костра.
К концу 30-х годов в живописи Тимошенко все чаще появляется сочетание детских фигур с природной средой и связанные с этим большая пространственность и живописность («Собирают яблоки», 1938, в Третьяковской галерее и «Под яблоней. 1 Вариант» в Костромском музее, «Коля в корыте», «Авиамоделисты»). Живопись Тимошенко наполняется солнцем, и, быть может, именно в это время достигает наибольшего совершенства за весь довоенный период ее творчества («Девушка под зонтиком», 1938, «На Дону», 1938, «На пруду», 1940, «Девочка, выходящая из воды», 1940). В это время возникает и прелестная цветная литография «Катюша» — девочка, стоящая над корытом и стирающая белье на фоне залитой солнечным светом густой массы зелени.
Работы Л. Я. Тимошенко довоенных лет полностью раскрыли ее светлый, спокойный, жизнеутверждающе ясный душевный мир и явились немаловажным свидетельством нормального, далекого от начавшейся «показухи» развития советского искусства. Они были полноценным выражением очень личного взгляда на окружающую жизнь, создаваясь вне каких-то общих шумных, достаточно декларативных и демонстративных разговоров и событий, и их гуманистический строй, живая человечность имели безусловно важное общественное значение. На примере этих работ можно наглядно убедиться в том, что действительная история советского искусства бесконечно богаче той очень, по правде сказать, скудной, причесанной и во многом фальсифицированной истории советского искусства, которая основательно утвердилась во многих искусствоведческих сочинениях, энциклопедиях, учебниках. Широкая публика до сих пор имеет о советской живописи представление, весьма мало соответствующее тому, какой она была на самом деле. В действительности в изобразительных искусствах, ровно так же как в литературе, театре, кино и музыке, всегда было много настоящих творцов, людей с большим душевным богатством, и от этого советская изобразительная культура оказалась насыщенной настоящими чувствами, настоящими мыслями, большим идейным смыслом, и все это было выражено с высоким художественным качеством. Об истории изобразительных искусств в советское время надо судить, абсолютно не считаясь с теми лживыми схемами, возникшими еще в 30-е годы, которые были императивно утверждены как истина в последней инстанции в пору самого пышного расцвета культа личности Сталина, в конце сороковых — начале 50-х годов, и дожили до наших дней в весьма мало нарушенном виде.
Главный смысл истории советского искусства, истории настоящей, а не предвзято сочиненной заключен в том, что все подлинно достойные и честные люди, жившие в советское время, каков бы ни был род их творческих занятий и их характер, великолепно отражали свое время и содействовали сложению общей духовной культуры времени, невзирая на постоянные случаи неприязни, отвержения, обид, которые им наносились людьми, совершенно посторонними по отношению к искусству, некомпетентными или открыто реакционными. Истинно революционные идеи находили себе пристанище вовсе не в мозгах чиновников и «деловых» художников.
Во второй половине 30-х годов в жизни Лидии Яковлевны произошла важная перемена. Она разошлась с Загоскиным, а затем вышла замуж за художника Евгения Кибрика, к тому времени выдвинувшегося в первый ряд мастеров советской графики. И в этой встрече и естественном соревновании двух художников и двух ярких и сильных характеров преимущество, а потом и победа, на мой взгляд, оказались на стороне Лидии Яковлевны Тимошенко. Действительно, в лучшей из всех серий книжных иллюстраций, созданных Кибриком — серии черных литографий к «Очарованной душе» Р. Роллана, — явно и открыто чувствуется глубокое и плодотворное влияние искусства Лидии Яковлевны. В ясной простоте и естественности композиций, в их пропитанности светом и воздухом, в тонкости психологических характеристик героев этих иллюстраций есть наглядно выступающее сродство с самыми важными качествами работ Лидии Яковлевны. В отличие от предшествующих произведений Кибрика, здесь совсем исчезли так резко сказавшиеся раньше, совсем недавно, элементы слишком вещественной экспрессии, свойственные некоторым листам его серий цветных литографий к «Кола Брюньону» Р. Роллана и к «Легенде об Уленшпигеле» Шарля де Костера. Нечего уж говорить о том, что для образа Аннеты, главной героини «Очарованной души», Кибрик попросту взял внешний облик и душевный строй самой Лидии Яковлевны, своей жены! Это особенно видно в лучших листах серии, как «Задумавшаяся Аннета» или «Аннета у постели раненого», принадлежащих к числу высших свершений Кибрика, превзойти которые он так и не смог.
Начавшаяся Великая Отечественная война не дала завершить эту замечательную работу Кибрика. Она резко оборвала и большую и интенсивную творческую деятельность Лидии Яковлевны. На ее долю выпали на редкость тяжелые испытания, тяжкие условия жизни в эвакуации, куда она успела уехать из Ленинграда с маленькими детьми. Работать над живописью или даже рисунком было ей почти невозможно — этому решительно мешали материальные и бытовые тяготы ее тогдашней жизни. Великой радостью следует считать написанный в 1943 году портрет гвардии старшего лейтенанта В.В. Иванова, чье тонкое, умное и грустное лицо хорошо выражает умонастроение времени, когда этот портрет был написан. И как отличается строгий и простой портрет этого молодого офицера от распространившихся тогда парадных и эффектных портретов работы разных, нередко именитых живописцев, где главной заботой и целью художника было непременное «гром победы, раздавайся!».
Что сохранила Лидия Яковлевна из своего довоенного творческого опыта, такого успешного, талантливого и самобытного? Как это можно «подытожить»?
С самого начала занятий искусством она, как и другие хорошие ленинградские художники, объединившиеся в общество «Круг», делала нечто прямо противоположное механическому, вульгарному и насквозь лживому диктату РАПХ, а дальше — наследовавшему АХРР умильному и сладкому бытовому жанру 30-х годов, наводившему «хрестоматийный глянец» на все сложности и трудности тогдашней общественной жизни. Я не говорю уж о парадных «тематических» картинах, воспевавших хвалу власть имущим. Лидия Яковлевна Тимошенко, как и ее друзья, изображала жизнь, которая была на самом деле, которая складывалась и менялась, и изображала ее не в формах рутинного академизма, совсем выродившегося мелкого передвижничества, совершенно непригодного ни для каких новых художественных идей, новых художественных образов, а свободно, когда нужно — с обостренной экспрессией, когда нужно — с монументализацией образов, когда нужно — с особой лирической нежностью. Все это абсолютно отличалось от той казенной и банальной скуки, которой занимались в те времена такие ленинградские художники, как хотя бы И. Бродский, один из самых губительных для советского искусства деятелей тех дней, над которым совершенно справедливо издевался В. Маяковский.
И Лидия Яковлевна взяла на себя прежде всего миссию лирического восприятия тогдашней жизни. Ее излюбленные герои тех лет — дети, подростки — особенно хорошо воплощали в себе новизну времени, именно то, что внесла революция не просто в переустройство общества, а в переустройство человеческого сознания — иное, более широкое, более свободное восприятие мироздания. Я именно так расцениваю ее работы с конца 20-х до конца 30-х годов. Жаль, что она, как часто принято у художников, истребила немалое число своих ранних работ, мешавших, как ей казалось, ее верному творческому росту.
И вот эти нежные, очень изящные и в то же время неприкрашенно живые фигуры купающихся или собирающих яблоки с дерева ребят оказались у нее изображенными и одухотворенными как мало у какого другого советского художника. Может быть, один только Н. М. Чернышев в Москве делал нечто аналогичное. Но он сам себе очень сильно навредил. Его ранние картины 20-х и первой половины 30-х годов — как, например, «Сидящая девочка» из Русского музея — прелестны, но, к сожалению, о большинстве из них приходится говорить «были прелестны», так как он на старости лет почти все их переписал в очень старательном академическом духе и безнадежно испортил, а иногда совсем погубил. О его действительно высоких достоинствах тех давних лет ныне можно судить лишь по очень немногим работам, которые уже тогда попали в музеи и которые он трогать уже не мог.
Лидия Яковлевна полностью оберегла свое искусство, когда во второй половине 30-х годов снова началось давление на художников, их усиленная начальственная обработка, начались гонения на воображаемый формализм, началось официальное разделение художников на правильных и заблуждающихся (и даже на враждебных, если они были определен, но неподатливыми и непокорными). В книге о С. В. Герасимове, вышедшей в середине 30-х годов, было прямо сказано, что он «еще только начинает разыскивать пути к социалистическому реализму», — тогда считалось, что другие художники этот «социалистический реализм» уже обрели и установили его идеальный и нерушимый канон.
Все лучшие и неповторимые качества искусства Л. Я. Тимошенко сохранились в неприкосновенном виде и в послевоенные тяжелые годы «культа личности». Но война и очень тяжелая жизнь во время войны все же наложили свою печать на все послевоенное творчество художницы. Из него исчезла та постоянная и уверенная безмятежная душевная ясность, которая определяла общий строй ее довоенного творчества. Каким-то нарочитым воспоминанием ушедшего прошлого выглядит написанный портрет сидящей улыбающейся девочки («Ирма»), явно дисгармонирующий со своим временем. Словно Лидия Яковлевна хотела этой искусственной и вызывающей беззаботностью хотя бы на время отрешиться от чересчур мрачной реальности ее тяжелых военных лет. Больше таких работ у нее не было никогда.
Вернее определила будущий путь развития искусства Лидии Яковлевны первая значительная работа послевоенных лет — «Надежда Дурова» 1945 года. Тревожное, но сосредоточенно серьезное и убежденно решительное выражение лица девушки, обрезающей при свете свечи свои длинные волосы, — такой образ стал своего рода камертоном для очень многих созданий последних тридцати лет жизни Л. Я. Тимошенко. Героиня 1812 года оказалась близкой и созвучной умонастроениям первого послевоенного года — обманчивого года кажущегося «либерализма», успевшего все же способствовать стремительному и яркому взлету вдохновленного победой творчества в литературе, театре, кино, музыке, да и в изобразительных искусствах, в годы войны почти совсем освободившихся от сковывающих предписаний художественного начальства. Уже 1946 год резко оборвал это недолгое вольномыслие первым выступлением А. Жданова против Ахматовой и Зощенко, своей полной несправедливостью и безобразной грубостью сразу спустившим художников всех сфер творчества с заоблачных парений на более чем неприглядную реальную землю.
Эта решительная перемена всей ориентации художественной жизни произвела на Лидию Яковлевну Тимошенко, как и на всех честных и настоящих художников, самое тягостное впечатление, и она замкнулась в своем искусстве — надолго, до конца 50-х годов, когда Первый всесоюзный съезд художников и рождение «сурового стиля» дали ей надежную опору для более открытого и решительного утверждения своих художественных принципов.
Она и Е. А. Кибрик решили не возвращаться в Ленинград, поселились в Москве. Скоро определились и другие перемены в ее жизни и в ее творчестве. Важнейшей переменой в искусстве стало решительное изменение репертуара сюжетов ее картин. Совсем исчезли столь любимые ею дети и подростки, исчезли совсем и жанровые сцены с такими героями. Человеческая молодость осталась, быть может, главной темой искусства Тимошенко, но эта молодость стала совсем иной: полностью ушедшей от детства и его открытого и ясного умонастроения, повзрослевшей, умудренной, задумчивой и серьезной. Это определило выход на первое место в искусстве Лидии Яковлевны портретной живописи, в раннем периоде очень редкой, почти случайной (ведь «Голову девушки» 1934 года портретом еще не назовешь). Появились совсем отсутствовавшие прежде пейзажи и натюрморты. Что особенно кажется мне важным — под конец жизни Лидии Яковлевны возник ряд картин явно аллегорического и символического характера. О стилистических переменах я скажу дальше. Важнейшими переменами в жизни Лидии Яковлевны были две: первая — все более быстрое сближение с московскими художниками, прежде всего с Д.А. Шмариновым, Д. А. Дубинским, Б. М. Басовым, а также со мною, моей женой и дочерью, с молодым поколением художников — В. Попковым, К. Калинычевой, М. Митуричем; вторая — начало расхождения с Е.А. Кибриком, все углублявшегося и приведшего в 1959 году к полному разрыву.
Для всех этих перемен, как жизненных, так и творческих, были серьезные и важные причины. В новых близких московских друзьях Лидия Яковлевна нашла полную поддержку своей независимости, своей не идущей ни на какие компромиссы принципиальности и убежденности, защиту избранного ею пути в искусстве. С Н.М. Гершензон-Чегодаевой она стала неразлучной. Портрет 1956 года, названный «Художница», — это вольное, далекое от излишней точности изображение моей дочери Марии, тогда студентки Московского художественного института имени Сурикова. Д.А. Шмаринов стал главным советником Лидии Яковлевны, умное и строгое, очень тщательно взвешенное мнение которого она всегда уважала и ценила. Что касается Е.А. Кибрика, то он после окончания войны избрал свой жизненный путь, бесспорно искренний и убежденный, но очень далеко разошедшийся со взглядами и мнениями Лидии Яковлевны. От первых своих послевоенных иллюстраций к «Тарасу Бульбе» Н. Гоголя, выдержанных всецело в духе его лучших довоенных иллюстративных серий и явно возникших на общем творческом подъеме первого послевоенного года, он очень быстро, уже в 1949 году, ушел на совсем другую дорогу, в конце концов сблизившись в своих работах и своих выступлениях со строго консервативными академическими позициями. Найти здесь какой-либо компромисс с умонастроением Лидии Яковлевны Тимошенко стало абсолютно нереальным и невозможным.
Работы Л. Я. Тимошенко довоенных лет полностью раскрыли ее светлый, спокойный, жизнеутверждающе ясный душевный мир и явились немаловажным свидетельством нормального, далекого от начавшейся «показухи» развития советского искусства. Они были полноценным выражением очень личного взгляда на окружающую жизнь, создаваясь вне каких-то общих шумных, достаточно декларативных и демонстративных разговоров и событий, и их гуманистический строй, живая человечность имели безусловно важное общественное значение. На примере этих работ можно наглядно убедиться в том, что действительная история советского искусства бесконечно богаче той очень, по правде сказать, скудной, причесанной и во многом фальсифицированной истории советского искусства, которая основательно утвердилась во многих искусствоведческих сочинениях, энциклопедиях, учебниках. Широкая публика до сих пор имеет о советской живописи представление, весьма мало соответствующее тому, какой она была на самом деле. В действительности в изобразительных искусствах, ровно так же как в литературе, театре, кино и музыке, всегда было много настоящих творцов, людей с большим душевным богатством, и от этого советская изобразительная культура оказалась насыщенной настоящими чувствами, настоящими мыслями, большим идейным смыслом, и все это было выражено с высоким художественным качеством. Об истории изобразительных искусств в советское время надо судить, абсолютно не считаясь с теми лживыми схемами, возникшими еще в 30-е годы, которые были императивно утверждены как истина в последней инстанции в пору самого пышного расцвета культа личности Сталина, в конце сороковых — начале 50-х годов, и дожили до наших дней в весьма мало нарушенном виде.
Главный смысл истории советского искусства, истории настоящей, а не предвзято сочиненной заключен в том, что все подлинно достойные и честные люди, жившие в советское время, каков бы ни был род их творческих занятий и их характер, великолепно отражали свое время и содействовали сложению общей духовной культуры времени, невзирая на постоянные случаи неприязни, отвержения, обид, которые им наносились людьми, совершенно посторонними по отношению к искусству, некомпетентными или открыто реакционными. Истинно революционные идеи находили себе пристанище вовсе не в мозгах чиновников и «деловых» художников.
Во второй половине 30-х годов в жизни Лидии Яковлевны произошла важная перемена. Она разошлась с Загоскиным, а затем вышла замуж за художника Евгения Кибрика, к тому времени выдвинувшегося в первый ряд мастеров советской графики. И в этой встрече и естественном соревновании двух художников и двух ярких и сильных характеров преимущество, а потом и победа, на мой взгляд, оказались на стороне Лидии Яковлевны Тимошенко. Действительно, в лучшей из всех серий книжных иллюстраций, созданных Кибриком — серии черных литографий к «Очарованной душе» Р. Роллана, — явно и открыто чувствуется глубокое и плодотворное влияние искусства Лидии Яковлевны. В ясной простоте и естественности композиций, в их пропитанности светом и воздухом, в тонкости психологических характеристик героев этих иллюстраций есть наглядно выступающее сродство с самыми важными качествами работ Лидии Яковлевны. В отличие от предшествующих произведений Кибрика, здесь совсем исчезли так резко сказавшиеся раньше, совсем недавно, элементы слишком вещественной экспрессии, свойственные некоторым листам его серий цветных литографий к «Кола Брюньону» Р. Роллана и к «Легенде об Уленшпигеле» Шарля де Костера. Нечего уж говорить о том, что для образа Аннеты, главной героини «Очарованной души», Кибрик попросту взял внешний облик и душевный строй самой Лидии Яковлевны, своей жены! Это особенно видно в лучших листах серии, как «Задумавшаяся Аннета» или «Аннета у постели раненого», принадлежащих к числу высших свершений Кибрика, превзойти которые он так и не смог.
Начавшаяся Великая Отечественная война не дала завершить эту замечательную работу Кибрика. Она резко оборвала и большую и интенсивную творческую деятельность Лидии Яковлевны. На ее долю выпали на редкость тяжелые испытания, тяжкие условия жизни в эвакуации, куда она успела уехать из Ленинграда с маленькими детьми. Работать над живописью или даже рисунком было ей почти невозможно — этому решительно мешали материальные и бытовые тяготы ее тогдашней жизни. Великой радостью следует считать написанный в 1943 году портрет гвардии старшего лейтенанта В.В. Иванова, чье тонкое, умное и грустное лицо хорошо выражает умонастроение времени, когда этот портрет был написан. И как отличается строгий и простой портрет этого молодого офицера от распространившихся тогда парадных и эффектных портретов работы разных, нередко именитых живописцев, где главной заботой и целью художника было непременное «гром победы, раздавайся!».
Что сохранила Лидия Яковлевна из своего довоенного творческого опыта, такого успешного, талантливого и самобытного? Как это можно «подытожить»?
С самого начала занятий искусством она, как и другие хорошие ленинградские художники, объединившиеся в общество «Круг», делала нечто прямо противоположное механическому, вульгарному и насквозь лживому диктату РАПХ, а дальше — наследовавшему АХРР умильному и сладкому бытовому жанру 30-х годов, наводившему «хрестоматийный глянец» на все сложности и трудности тогдашней общественной жизни. Я не говорю уж о парадных «тематических» картинах, воспевавших хвалу власть имущим. Лидия Яковлевна Тимошенко, как и ее друзья, изображала жизнь, которая была на самом деле, которая складывалась и менялась, и изображала ее не в формах рутинного академизма, совсем выродившегося мелкого передвижничества, совершенно непригодного ни для каких новых художественных идей, новых художественных образов, а свободно, когда нужно — с обостренной экспрессией, когда нужно — с монументализацией образов, когда нужно — с особой лирической нежностью. Все это абсолютно отличалось от той казенной и банальной скуки, которой занимались в те времена такие ленинградские художники, как хотя бы И. Бродский, один из самых губительных для советского искусства деятелей тех дней, над которым совершенно справедливо издевался В. Маяковский.
И Лидия Яковлевна взяла на себя прежде всего миссию лирического восприятия тогдашней жизни. Ее излюбленные герои тех лет — дети, подростки — особенно хорошо воплощали в себе новизну времени, именно то, что внесла революция не просто в переустройство общества, а в переустройство человеческого сознания — иное, более широкое, более свободное восприятие мироздания. Я именно так расцениваю ее работы с конца 20-х до конца 30-х годов. Жаль, что она, как часто принято у художников, истребила немалое число своих ранних работ, мешавших, как ей казалось, ее верному творческому росту.
И вот эти нежные, очень изящные и в то же время неприкрашенно живые фигуры купающихся или собирающих яблоки с дерева ребят оказались у нее изображенными и одухотворенными как мало у какого другого советского художника. Может быть, один только Н. М. Чернышев в Москве делал нечто аналогичное. Но он сам себе очень сильно навредил. Его ранние картины 20-х и первой половины 30-х годов — как, например, «Сидящая девочка» из Русского музея — прелестны, но, к сожалению, о большинстве из них приходится говорить «были прелестны», так как он на старости лет почти все их переписал в очень старательном академическом духе и безнадежно испортил, а иногда совсем погубил. О его действительно высоких достоинствах тех давних лет ныне можно судить лишь по очень немногим работам, которые уже тогда попали в музеи и которые он трогать уже не мог.
Лидия Яковлевна полностью оберегла свое искусство, когда во второй половине 30-х годов снова началось давление на художников, их усиленная начальственная обработка, начались гонения на воображаемый формализм, началось официальное разделение художников на правильных и заблуждающихся (и даже на враждебных, если они были определен, но неподатливыми и непокорными). В книге о С. В. Герасимове, вышедшей в середине 30-х годов, было прямо сказано, что он «еще только начинает разыскивать пути к социалистическому реализму», — тогда считалось, что другие художники этот «социалистический реализм» уже обрели и установили его идеальный и нерушимый канон.
Все лучшие и неповторимые качества искусства Л. Я. Тимошенко сохранились в неприкосновенном виде и в послевоенные тяжелые годы «культа личности». Но война и очень тяжелая жизнь во время войны все же наложили свою печать на все послевоенное творчество художницы. Из него исчезла та постоянная и уверенная безмятежная душевная ясность, которая определяла общий строй ее довоенного творчества. Каким-то нарочитым воспоминанием ушедшего прошлого выглядит написанный портрет сидящей улыбающейся девочки («Ирма»), явно дисгармонирующий со своим временем. Словно Лидия Яковлевна хотела этой искусственной и вызывающей беззаботностью хотя бы на время отрешиться от чересчур мрачной реальности ее тяжелых военных лет. Больше таких работ у нее не было никогда.
Вернее определила будущий путь развития искусства Лидии Яковлевны первая значительная работа послевоенных лет — «Надежда Дурова» 1945 года. Тревожное, но сосредоточенно серьезное и убежденно решительное выражение лица девушки, обрезающей при свете свечи свои длинные волосы, — такой образ стал своего рода камертоном для очень многих созданий последних тридцати лет жизни Л. Я. Тимошенко. Героиня 1812 года оказалась близкой и созвучной умонастроениям первого послевоенного года — обманчивого года кажущегося «либерализма», успевшего все же способствовать стремительному и яркому взлету вдохновленного победой творчества в литературе, театре, кино, музыке, да и в изобразительных искусствах, в годы войны почти совсем освободившихся от сковывающих предписаний художественного начальства. Уже 1946 год резко оборвал это недолгое вольномыслие первым выступлением А. Жданова против Ахматовой и Зощенко, своей полной несправедливостью и безобразной грубостью сразу спустившим художников всех сфер творчества с заоблачных парений на более чем неприглядную реальную землю.
Эта решительная перемена всей ориентации художественной жизни произвела на Лидию Яковлевну Тимошенко, как и на всех честных и настоящих художников, самое тягостное впечатление, и она замкнулась в своем искусстве — надолго, до конца 50-х годов, когда Первый всесоюзный съезд художников и рождение «сурового стиля» дали ей надежную опору для более открытого и решительного утверждения своих художественных принципов.
Она и Е. А. Кибрик решили не возвращаться в Ленинград, поселились в Москве. Скоро определились и другие перемены в ее жизни и в ее творчестве. Важнейшей переменой в искусстве стало решительное изменение репертуара сюжетов ее картин. Совсем исчезли столь любимые ею дети и подростки, исчезли совсем и жанровые сцены с такими героями. Человеческая молодость осталась, быть может, главной темой искусства Тимошенко, но эта молодость стала совсем иной: полностью ушедшей от детства и его открытого и ясного умонастроения, повзрослевшей, умудренной, задумчивой и серьезной. Это определило выход на первое место в искусстве Лидии Яковлевны портретной живописи, в раннем периоде очень редкой, почти случайной (ведь «Голову девушки» 1934 года портретом еще не назовешь). Появились совсем отсутствовавшие прежде пейзажи и натюрморты. Что особенно кажется мне важным — под конец жизни Лидии Яковлевны возник ряд картин явно аллегорического и символического характера. О стилистических переменах я скажу дальше. Важнейшими переменами в жизни Лидии Яковлевны были две: первая — все более быстрое сближение с московскими художниками, прежде всего с Д.А. Шмариновым, Д. А. Дубинским, Б. М. Басовым, а также со мною, моей женой и дочерью, с молодым поколением художников — В. Попковым, К. Калинычевой, М. Митуричем; вторая — начало расхождения с Е.А. Кибриком, все углублявшегося и приведшего в 1959 году к полному разрыву.
Для всех этих перемен, как жизненных, так и творческих, были серьезные и важные причины. В новых близких московских друзьях Лидия Яковлевна нашла полную поддержку своей независимости, своей не идущей ни на какие компромиссы принципиальности и убежденности, защиту избранного ею пути в искусстве. С Н.М. Гершензон-Чегодаевой она стала неразлучной. Портрет 1956 года, названный «Художница», — это вольное, далекое от излишней точности изображение моей дочери Марии, тогда студентки Московского художественного института имени Сурикова. Д.А. Шмаринов стал главным советником Лидии Яковлевны, умное и строгое, очень тщательно взвешенное мнение которого она всегда уважала и ценила. Что касается Е.А. Кибрика, то он после окончания войны избрал свой жизненный путь, бесспорно искренний и убежденный, но очень далеко разошедшийся со взглядами и мнениями Лидии Яковлевны. От первых своих послевоенных иллюстраций к «Тарасу Бульбе» Н. Гоголя, выдержанных всецело в духе его лучших довоенных иллюстративных серий и явно возникших на общем творческом подъеме первого послевоенного года, он очень быстро, уже в 1949 году, ушел на совсем другую дорогу, в конце концов сблизившись в своих работах и своих выступлениях со строго консервативными академическими позициями. Найти здесь какой-либо компромисс с умонастроением Лидии Яковлевны Тимошенко стало абсолютно нереальным и невозможным.
Слева направо:
Г.Б. Шмаринова,
Е.А. Кибрик,
А.Д. Чегодаев,
Л.Я. Тимошенко.
Декабрь 1962
Г.Б. Шмаринова,
Е.А. Кибрик,
А.Д. Чегодаев,
Л.Я. Тимошенко.
Декабрь 1962
Большие, размером в натуру и обычно поколенные портреты шли, начиная с 1949 года, непрерывной вереницей — один лучше другого. Очень трудно выделить среди них лучшие и главные. Открывает эту серию человеческих характеров прекрасный портрет молодой девушки, названный многозначительно «Кем быть?». За ним следуют «Художница» (1956), «Рассердилась» (1957), «Девушка у двери» (1959), «Девушка в розовом» (1960) «Портрет сына» (1962), «Девушка в синем» (1962), два равноценных варианта «Портрета Г. Б. Шмариновой» (1963) (будничный и парадный), ее близкой подруги, «Портрет В.Б. Григорович» (1966) — я пропустил в этом перечне ряд других портретов, но названные кажутся мне самыми выразительными и наиболее психологически острыми. Они очень разнообразны по своему колористическому строю, неизменно выдержанному в каком-либо простом и основном цветовом контрасте; они всегда стремительно обобщены в своих контурах и в своих массах. Большинство носит обобщенные, типизированные названия и в них неизменно выделена и подчеркнута какая-то доминирующая черта характера. И все одинаково отмечены глубокой серьезностью, свободны от отвлекающих бытовых подробностей. В своей совокупности они создают очень выразительный образ места и времени их рождения.
Большинство этих портретов (и, может быть, лучшие среди них) созданы в годы сложения и цветения «сурового стиля» — в конце 50-х и первой половине 60- х годов, и во многом они перекликаются своей смелостью и своей свежестью с тем, что делали тогда Виктор Попков и Андрей Васнецов, Павел Никонов, Беньямин Басов, Андронов и другие создатели этого сильного и очень содержательного художественного течения, в основном и главном продолжившего оборванную на долгое время традицию ОСТа. Лидия Яковлевна Тимошенко явно возвращалась к преображенным и углубленным, но близким по своему основному звучанию собственным «истокам» времен общества «Круг» и близких 30-х годов.
В послевоенные годы Лидия Яковлевна написала несколько своих автопортретов, не всегда похожих, но неизменно нелицеприятных и даже не всегда к себе справедливых. Самый похожий и лучший из них — в собрании автора этой статьи.
В послевоенные же годы она дважды обращалась к одной и той же книжной, иллюстративной работе, создав две совсем разных серии иллюстраций к «Евгению Онегину» Пушкина. Первая была сделана маслом в начале послевоенного периода, вторая — в 60-е годы, в цветной литографии. Особенно важна и интересна вторая из них, очень близкая по своему художественному решению к одновременным живописным портретам. Некоторые листы получились очень сильными и значительными, например, «Сон Татьяны», «Татьяна, пишущая письмо», «Онегин».
Большинство этих портретов (и, может быть, лучшие среди них) созданы в годы сложения и цветения «сурового стиля» — в конце 50-х и первой половине 60- х годов, и во многом они перекликаются своей смелостью и своей свежестью с тем, что делали тогда Виктор Попков и Андрей Васнецов, Павел Никонов, Беньямин Басов, Андронов и другие создатели этого сильного и очень содержательного художественного течения, в основном и главном продолжившего оборванную на долгое время традицию ОСТа. Лидия Яковлевна Тимошенко явно возвращалась к преображенным и углубленным, но близким по своему основному звучанию собственным «истокам» времен общества «Круг» и близких 30-х годов.
В послевоенные годы Лидия Яковлевна написала несколько своих автопортретов, не всегда похожих, но неизменно нелицеприятных и даже не всегда к себе справедливых. Самый похожий и лучший из них — в собрании автора этой статьи.
В послевоенные же годы она дважды обращалась к одной и той же книжной, иллюстративной работе, создав две совсем разных серии иллюстраций к «Евгению Онегину» Пушкина. Первая была сделана маслом в начале послевоенного периода, вторая — в 60-е годы, в цветной литографии. Особенно важна и интересна вторая из них, очень близкая по своему художественному решению к одновременным живописным портретам. Некоторые листы получились очень сильными и значительными, например, «Сон Татьяны», «Татьяна, пишущая письмо», «Онегин».
Роман Пушкина не избалован хорошими иллюстрациями — большинство из них никуда не годится. Многие иллюстрируют даже не Пушкина, а оперу Чайковского, что никак не одно и то же, многие доходят до недопустимой, позорной банальности и пошлости (как, например, иллюстрации Александра Герасимова). Поэтому работа Л. Я. Тимошенко, очень серьезная и полная глубокого уважения к Пушкину, заслуживает и уважения, и внимания. Я рад, что Д.А. Шмаринов и я добились в свое время издания «Евгения Онегина» с иллюстрациями Лидии Яковлевны, и эта книга с течением времени начинает восприниматься все более целостной и глубокой. Л. Я. Тимошенко подошла к великому творению Пушкина без всякого внешнего бытописательства, очень психологически обостренно и очень драматически. Ее иллюстрации помогают воспринимать роман как очень грустное повествование о трагедии одиночества, об истории непростительной ошибки, разрушившей судьбы обоих главных героев романа, о невольном и горестном разладе двух замечательных и значительных людей в чуждой им обоим окружающей исторической среде накануне восстания декабристов. Много ли художников решалось подойти к зрительному воплощению пушкинского романа с таких серьезных и важных позиций?
В конце своей наполненной вдохновенным творчеством жизни Лидия Яковлевна Тимошенко создала две очень неожиданные, причудливые и яркие по своему образному строю и художественному решению картины — «Вечер» и «День творения». Парная к «Вечеру» картина «День» удалась меньше. «Вечер» — лежащая обнаженная девушка, окутанная сумеречным сиянием, написанная широко и свободно, с удивительной концентрацией поэтического чувства. Подобно ей, с глубокой нежностью и сердечностью написана и очень большая картина «День творения»: очень юные Адам и Ева, только что возникшие из небытия, нагие и растерянные, одиноко и недвижно стоят на фоне первозданной, еще не обжитой человеком каменистой земле. Всю свою любовь к человеческой молодости и свою заботу о ее защите от грозящей беды и зла вложила Лидия Яковлевна в эту свою последнюю картину.
Москва, 1988
В конце своей наполненной вдохновенным творчеством жизни Лидия Яковлевна Тимошенко создала две очень неожиданные, причудливые и яркие по своему образному строю и художественному решению картины — «Вечер» и «День творения». Парная к «Вечеру» картина «День» удалась меньше. «Вечер» — лежащая обнаженная девушка, окутанная сумеречным сиянием, написанная широко и свободно, с удивительной концентрацией поэтического чувства. Подобно ей, с глубокой нежностью и сердечностью написана и очень большая картина «День творения»: очень юные Адам и Ева, только что возникшие из небытия, нагие и растерянные, одиноко и недвижно стоят на фоне первозданной, еще не обжитой человеком каменистой земле. Всю свою любовь к человеческой молодости и свою заботу о ее защите от грозящей беды и зла вложила Лидия Яковлевна в эту свою последнюю картину.
Москва, 1988